Духовный отец в Древней Восточной Церкви - С. И. Смирнов

Становится несомненным, что теперь, в смутную эпоху иконоборства, перенесены были в мирскую среду как монастырская исповедь, так и старческое пастырство. Нарождаются в Восточной Церкви институты духовничества и тайной исповеди, которые, правда с последующими изменениями, существовали потом целые века и существуют доныне. Для этого выпал очень благоприятный момент, когда торжествующее иконоборство объединило партию студитов с православной иерархией и патриарх–исповедник предоставил даже простым православным монахам принимать исповедь и покаяние мирян. Едва ли возможно проследить, насколько эта покаянная духовноотеческая практика монахов–иконопочитателей содействовала торжеству Православия, но и отрицать ее крупное значение мы не имеем ни малейшего права.

Студиты принадлежали к ревнителям строгого канонического порядка. Между тем в их среде возникло такое антиканоническое явление, как покаянная практика не имеющих священного сана монахов совершенно наряду с практикой епископов и пресвитеров. Как это понять и объяснить? Нам кажется, объяснению описанного явления могут прежде всего помочь воззрения на монашество преп. Феодора, главнейшего представителя студитов. Взгляд его на монашество, как это отмечалось и ранее, самый возвышенный. Следуя Псевдо–Дионисию Ареопагиту, монашеское пострижение он называл таинством и приравнивал его к крещению[853]. «Чин ангельский» — монашество занимает первенствующее положение в Церкви. Строгий ревнитель и исповедник иконопочитания, преп. Феодор возлагал особенные надежды на монашество в борьбе с ересью, и справедливо: он воочию видел в нем опору истины и Православия. Монахи обязаны страдать и терпеть для Бога, если отречение их от мира истинно и нетщетно. Они — пример для мирян. Монахи — соль земли, «свет Византии или, можно сказать, всего мира»[854].

Придавая такое значение монашеству и возлагая на него самые высокие надежды, преп. Феодор совершенно естественно пришел к мысли, что во время «иконоборческой бури» православные монахи вполне могут, даже обязаны заниматься покаянной практикой, налагать на обращающихся от ереси епитимии и очевидно осуществлять апостольское право вязать. Мы уже знаем, что епитимии, наложенной простым монастырскими старцем, преп. Феодор придавал значение, равное епитимии канонической, признавая ее неизменной и непоколебимой»[855]. И вот его спрашивали пресвитер Иларион и монах Евстратий, имеют ли они власть назначать епитимии? Пресвитер мог сомневаться в этом праве, потому что в Древней Церкви полномочными совершителями покаяния признавались лишь епископы; еще понятнее сомнения монаха. Подвижник дает им любопытный ответ. «Выше сказано, что им можно назначать ее (епитимию. — С. С.). Но так как вопрос выражает, должно ли и не имеющему священства назначать ее за отсутствием пресвитеров и по вере приступающего, то [скажу, что] не противно правилам и простому монаху назначать епитимии»[856]. «Отсутствие пресвитеров» можно здесь понимать в смысле недостатка православного священника, так как известно, что преп. Феодор Студит не дозволял никакого общения с еретиками и прямо предписывал совершать крещение монаху или даже мирянину, если не найдется православного священника, ибо по нужди и закону пременение бывает (Евр. 7:12)[857]. Можно бы думать, что, допуская исповедь перед непосвященными монахами, преп. Феодор требовал от последних по крайней мере внутреннего полномочия, духовности — обладания соответствующими дарами духовными. И несомненно — в принципе преп. Феодор разделял обычные монашеские воззрения на духовные дарования[858]. Но та же нужда и теснота переживаемого времени подсказывали ему быть не так требовательным и в этом отношении. По крайней мере, в трактате «Об исповеди и разрешении грехов», надписанном именем преп. Феодора Студита, говорится: «Если игумены покажутся и недостаточно духовными, не соблазняйся, ибо не несправедлив Бог, смиривший души верою и незлобием, чтобы быть обманутыми советом и рассуждением игумена, если даже случится, что обманутые будут неразумны»[859]. Таким образом, как в этом правиле, так и в приведенном выше ответе преп. Феодора решающую роль в смысле значимости исповеди и покаяния перед простым монахом или игуменом имеет настроение кающегося — его вера и незлобие.

Неизвестно, разделяли ли такие воззрения на монашество, на монашеское пострижение и на старческое право ключей другие студиты. Но очень вероятно, что среди них именно вследствие описанного выше антагонизма восточного монашества в отношении к иерархии и вследствие традиционных в монашестве харизматических представлений появилась мысль о том, что монашеский класс и есть отныне призванный совершитель Таинства покаяния, ставший рядом с учащей иерархией. Такое представление, известное уже из поеданий антиохийского патр. Иоанна, прекрасно выражено в одной редакции Номоканона патр. Иоанна Постника: «Господь наш Иисус Христос, Единородный Сын Божий, дал в помощь (христианам, борющимся с диаволом. — С. С.) закон, поставил ангелом стражей, послал пророков, апостолов, иерархов, иереев для духовного научения; монахов, в свою очередь, для увещания, для исповеди к ним с покаянием»[860].

Так случилось, что простые монахи, монастырские старцы или духовные отцы признаны были официально православным патриархом как носители апостольской власти ключей наравне с епископами и пресвитерами. Это произошло в первой четверти IX в. в Константинопольском патриархате. Мера была временной, вызывалась нуждой и должна была подлежать отмене по миновании последней. Но в монашеской среде вследствие давнишнего антагонизма с иерархией истолковали ее в смысле уступки иерархического права монашескому классу. Мера эта принята была в интересах преследуемого Православия и только до православного собора. Но, насколько известно, ближайший православный собор не воспретил этот антиканонический обычай[861].

И монашество развило свою покаянную практику среди мирян очень широко, так что скоро фактически вытеснило исповедь белых пресвитеров и епископов, которую совершали они в духе канонов. Мы вовсе не хотим этим сказать, что в Восточной Церкви того времени совершителями покаяния были одни простые, непосвященные монахи, которые вместо цер ковного покаяния практиковали только старческое, что в Церкви на время фактически прекратилось совершение Таинства покаяния. Мы утверждаем только, что настало такое время, когда совершителями покаяния в Церкви стали монахи, духовные отцы в общем смысле слова, т. е. епископы из монахов, иеромонахи и монахи, не имеющие священного сана. И те, и другие, и третьи создали новую покаянную дисциплину, более близкую к древней монастырской, чем к дисциплине церковных канонов.

Как это произошло? Почему древняя покаянная дисциплина Церкви уступила место другой, близкой к монастырской, почему монашество окончательно вытеснило белую иерархию и клир в деле исповеди и покаяния? Как местная и временная мера одного патриархата распространилась по всему православному Востоку, об этом мы надеемся вести речь во второй части нашего исследования, так как и произошло это уже после торжества Православия — после периода Вселенских Соборов.

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ I (к с. 160). СВИДЕТЕЛЬСТВО О ТАЙНЕ ИСПОВЕДИ

К ряду данных относительно тайны исповеди следует прибавить очень своеобразное свидетельство не позднее X в., источник и автор которого, к сожалению, нам неизвестны. В Изборнике Святослава 1073 г. и в его греческом оригинале (X в.) помещается в ответах Анастасия Синаита (в 6–м ответе об исповеди) отрывок под заглавием: Κυρίλλου, έκ της ψυχή πάσης σαρκός: К^ннло&о, от* того, мш дшд вслкога плъти. Это аллегорическое толкование на Левит (см.: 17:12–14). Данного отрывка нет в соответствующем месте Ответов Анастасия по изданиям Гретсера (Горский, Невоструев. Описание рукописей Синодальной библиотеки. II, 2, 371) и Миня. И кто это такой Кирилл, именем которого надписан отрывок, мы не знаем — может быть, Кирилл Александрийский, но в его творениях нам не встретилось ничего подобного. (Есть у Кирилла Александрийского толкование на указанные стихи кн. Левит (Migne P. G. LXVIII, col. 696–700. О поклонении в духе и истине. Кн. 10), но совершенно иное.) А не зная автора, затруднительно решить, о какой тайной исповеди здесь речь — о старческой или сакраментальной. Приводим свидетельство в целом виде и в обоих текстах — в греческом и в древнеславянском:

«Ανθρωπος, άνθρωπος, φησίν, των υΙων Ισραήλ §ξ ών άπαξ ε'ιπέΐν άνθρωπος διπλασιάζει δέ δμως, δνα δείξη τόν έν περιτομη κα έξακροβυστίφ ταύτην φυλάξαι τήν έντολήν όφείλον. δς έάν, φησίν, βηρέύση βήρευμα βηρίον, ή πετεινόν, ό έσβεται κα έκχεέϊ τό αμα, κα καλύψει αύτό τη γη. ή γάρ ψυχή πάσηc σαρκός afya αύτου έστιν. πάς ό έσβων αύτό έξολοβρευβήσεται. βήρευμα τοίνυν έάν τις βηρεύση, του έστιν άμαρτάνον καταλάβη τούτο γάρ πνευματικόν εύρέϊς είναι τό βήρευμα, θηρίον μέν τόν άγε λάΐον, ώc ύλώδη κα βοσκηματώδη, πετεινόν δέ τόν των γήϊνων πραγμάτων έαυτόν άποστήσοντα νοήσης. έάν οδν τόν άμαρτάνοντα που «καταλάβη έκχεέϊ μέν τό αμα τήν άμαρτίαν, ήν έπλημμέλησεν. έκχεέϊ δέ αύτό έξομολογήσεως καΐ καλύψει αύτό τη γη, των γάρ έξομολογουμένων τη γη καλύπτει τά άμαρτήματα ώς κάτω μένοντα, κα τη μετανοί<£ Οαπτόμενα. κατά τούτο γάρ ό νομοθέτης, διaτaξdμεvoc προσέθηκεν ή γάρ ψυχή πάσης σαρκός αμα αύτου έστν, παρεγγυων της κατά πάντων άδικίας άπέχεσβαι, κα μή προτιβέναι, κα δημοσιεύειν τά παρά γνώμην των άδελφων άμαρτήματα, άλλά παραδιδόναι τη γη, του έστιν, σιγη του φοραθέντος, δηλαδή, αμα καλύπτοντες άυτου τό άμάρτημα σιωπή κα συγγνώμη, αίμα γάρ ό έσθιών κα ψυχήν έκπομπεύων τό του πλησίου άμάρτημα, ε'ικότως λογισ&ήσεται έπειδή θάνατος ψυχής άμαρτία καβέστηκεν. συμπάσχειν άλλήλοις όφείλομεν, ώς όντες κα αύτο έν τισι σφάλμασιν. μόνος γάρ ό θεός άναμάρτητος.